Сергей эфрон француженка ушел от марины. Сергей Эфрон: биография и библиография
Летом 1939 года, после 17 лет эмиграции, Марина Цветаева вместе с сыном Георгием возвратилась в Советский Союз. Делала она это с большой неохотой, но здесь уже больше года жили ее муж Сергей Эфрон и их дочь Ариадна. Ничего не предвещало беды – семья воссоединилась в уютном бревенчатом доме в Болшеве: в их распоряжении были две комнаты, веранда и огромный сквер, где Цветаева собирала хворост для костра. Вскоре по-семейному отметили именины Цветаевой: муж подарил ей издание Эккермана «Разговоры с Гете в последние годы его жизни». Казалось, можно было бы и забыть про советскую действительность, вот только дом, в котором они жили, в народе звали дачей НКВД. И поселили их там не просто так.
Муж Цветаевой – Сергей Эфрон – с первых дней революции сражался против большевиков. Однако к 1920 году он разочаровался в Белом движении и эмигрировал во Францию. С начала 30-х годов он возглавлял в Париже «Союз возвращения на Родину», не скрывал своих симпатий к СССР и вскоре был завербован органами НКВД. За определенную помощь те обещали забыть его былые грехи перед советской властью и обустроить комфортное возвращение всей его семьи в Страну Советов. Сергей Эфрон успешно выполнил порученное ему задание НКВД. И вот – у всех новенькие советские паспорта, и вот – все вместе на даче в Болшеве. Не прошло и двух месяцев, как все рухнуло.
В конце августа 1939 года арестовали Ариадну Эфрон, в начале октября – и самого Сергея Эфрона. Их обвинили в шпионаже. Пытаясь вызволить мужа и дочь, с дачи НКВД Цветаева писала Лаврентию Берии: «Сергей Яковлевич Эфрон – сын известной народоволки Елизаветы Петровны Дурново и народовольца Якова Константиновича Эфрона. Детство Сергея Эфрона проходит в революционном доме, среди непрерывных обысков и арестов. Почти вся семья сидит…»
Сергей Эфрон родился в 1893 году. Родители его встретили друг друга в «Черном переделе» – народническом обществе, мечтающем разделить все земли России между крестьянами. После женитьбы отец Эфрона от революционных дел отошел – посвятил себя вскоре появившимся на свет пятерым детям. А вот мать, вступив в итоге в партию эсеров, почти не вылезала из тюрьмы. Освободившись после очередного ареста, она бежала за границу вместе с младшим сыном Константином. Сергей же остался в России с отцом. В 1909 году Яков Эфрон скоропостижно скончался. Пятнадцатилетний Сергей, страдающий туберкулезом, переселился к родственникам. И те не стали ему сообщать, что вскоре после смерти отца за границей повесился его брат Константин, а следом – покончила с собой и его мать. Сергей Эфрон узнает об этом много позже.
С Мариной Цветаевой он познакомился в Коктебеле – в доме Максимилиана Волошина в 1911 году. Как только Сергею исполнилось 18 лет, они обвенчались. Почти сразу родилась и их первая дочь Ариадна – любимица Цветаевой. Эфрон учился на историко-филологическом факультете Московского университета и зарабатывал на жизнь рассказами, которые выпускал в собственном издательстве «Оле-Лукойе». Там же выпускались и сборники стихов Марины Цветаевой. Талант жены Эфрон ценил высоко – не смел ни в чем ограничивать ее свободы, в том числе и в романах на стороне. Сначала Цветаева завела отношения с его родным братом Петром, а когда тот умер, влюбилась в переводчицу . Эфрон страдал молча, в итоге просто решив отправиться на фронт – шла Первая мировая война. Солдатом он так и не стал – отказали ввиду болезненности, но трудился медбратом в санитарном поезде и даже поступил в школу прапорщиков. Мечтал, что после – все же попадет на передовую. На фоне неудачного брака жизнь ему большой ценностью не казалась. Не спасало ситуацию даже рождение второй дочери Ирины.
И тут появился другой повод, чтобы взять оружие в руки. «Незабываемая осень 17-го года. Думаю, вряд ли в истории России был год страшнее по непередаваемому чувству распада, расползания, умирания, которое охватило нас всех», – вспоминал потом Эфрон в эмиграции. Узнав из газет о перевороте в Петрограде, Эфрон пытался отстоять самодержавие в октябрьских боях в Москве, а затем бежал на юг России, чтобы оборонять Крым. В Крыму был тяжело ранен. Получая о муже лишь обрывочные сведения, Цветаева писала ему: «Главное, главное, главное Вы, Вы сам, Вы с Вашим инстинктом самоистребления... Если Б-г сделает это чудо и оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака!» Через 20 с лишним лет, перечитав эту запись в эмиграции, она дописала на полях перед отъездом в Москву: «Вот и пойду, как собака!..» При этом уезжать к мужу в Прагу, в которую он эмигрировал осенью 1920 года, Цветаева не спешила. На фоне безденежья и голода она отдала дочерей в приют – младшая вскоре там и умерла, – а сама продавала семейные вещи на рынке и писала стихи, декламируя их другим поэтам.
В 1922 году Цветаева все же приехала с дочерью Алей к Эфрону. Он к тому моменту поступил на философский факультет местного университета и, пересмотрев свои взгляды на Белое движение, стал выпускать с единомышленниками журнал «Свои пути». Однако радость от воссоединения с семьей тут же омрачилась новым романом Цветаевой на стороне – на этот раз ее выбор пал на близкого друга Эфрона, Константина Родзевича. В 1925 году у Цветаевой родился сын Георгий, и никто точно не знал, от кого он. Эфрон думал было развестись, но Цветаева впала в истерику. В итоге все вместе они переехали в Париж.
Во Франции Эфрон примкнул к левому крылу евразийского движения – наиболее лояльному к новой советской власти. Как потомственный народник, Эфрон теперь уверен: раз его народ выбрал эту власть, так тому и быть. На подъеме он включился в работу по выпуску близкого к евразийству журнала «Версты», потом – такого же по духу журнала «Евразия». Когда в 1929 году последний был закрыт, Эфрон тяжело заболел – обострился туберкулез. Цветаева насобирала среди эмигрантов деньги на его лечение – весь следующий год Эфрон провел в одном из альпийских санаториев. Считается, что именно там его завербовала советская агентура. Вернувшись из санатория бодрым и уверенным в себе, Эфрон возглавил «Союз за возвращение на Родину», призывавший воспользоваться объявленной в СССР амнистией для белогвардейцев. «С. Я. совсем ушел в Сов. Россию, ничего другого не видит, а в ней видит только то, что хочет», – писала в те годы Цветаева. По ее записям выходит, что где-то с 1935 года Эфрон начал активно агитировать всю семью за возвращение в СССР. Первой в Москву уехала дочь Ариадна.
Эфрон точно вербовал в Париже добровольцев для войны в Испании на стороне республиканцев. Но в чем еще заключалась его работа на НКВД – до конца неясно. Существует версия, что он был причастен к убийству бывшего советского разведчика Игнатия Рейсса. Отказавшись возвращаться в СССР в 1937 году, да еще и пригрозив в письме «отцу народов» разоблачениями, Рейсс подписал себе приговор. В операции по ликвидации Рейсса Эфрон, скорее всего, играл небольшую роль – о цели задания не знал, лишь исправно докладывал о перемещениях «предателя». Тем не менее имя Эфрона во французских газетах указывалось едва ли не первым в списке предполагаемых убийц Рейсса. Да и почти сразу после убийства Эфрон спешно отправился в Гавр, из которого отплыл в Ленинград.
После этих событий от Цветаевой в Париже отвернулись все. Плюс ее постоянно вызывали на допросы в полицию. Эфрон же, по ее словам, присылал из Союза «совершенно счастливые» письма, рассказывал, с каким удовольствием Ариадна работает в советском журнале на французском языке Revue de Moscou, и призывал приезжать с сыном. Цветаева не могла решиться на это почти два года – мучили дурные предчувствия.
После ареста дочери и мужа Цветаева напишет Берии: «Когда я 19 июня 1939 года, после почти двухлетней разлуки, вошла на дачу в Болшеве и его увидела, я увидела больного человека. О болезни его ни он, ни дочь мне не писали. Тяжелая сердечная болезнь, обнаружившаяся через полгода по приезде в Союз, вегетативный невроз. Я узнала, что он эти два года почти сплошь проболел, пролежал. Но с нашим приездом он ожил, за два первых месяца ни одного припадка, что доказывает, что его сердечная болезнь в большой мере была вызвана тоской по нам и страхом, что могущая быть война разлучит навек. Он стал ходить, стал мечтать о работе, без которой изныл, стал уже с кем-то из своего начальства сговариваться и ездить в город. Все говорили, что он действительно воскрес. И тут 27 августа арест дочери...»
Ариадна была арестована по подозрению в шпионаже. На протяжении месяца следователи не могли выбить из нее ничего. Но допросы по восемь часов в день, карцер, избиение и инсценировка расстрела сделали свое дело. Один из последних допросов вновь начинался словами: «Я просто решила вернуться на родину и не преследовала цели вести работу против СССР». Но заканчивался он совершенно другим: «Я признаю себя виновной в том, что с декабря 1936 года являюсь агентом французской разведки, от которой имела задание вести в СССР шпионскую работу. Не желая скрывать чего-либо от следствия, должна сообщить и то, что мой отец Эфрон Сергей Яковлевич, так же, как и я, является агентом французской разведки...» Позднее она откажется от этих показаний, но это уже не будет иметь никакого значения.
Сергей Эфрон был осужден Военной коллегией Верховного суда СССР 6 августа 1941 года по ст. 58-1-а УК РСФСР «Измена Родине». В своём последнем слове заявил: «Я не был шпионом, я был честным агентом советской разведки». Сергей Эфрон был расстрелян 16 октября 1941 года, реабилитирован в 1956 году. О том, что отец расстрелян, а мать покончила с собой в эвакуации в Елабуге, Ариадна узнала в письме от брата, отбывая в тюрьме восьмилетний срок за шпионаж. Увидеться с Ариадне было уже не суждено, он погиб на фронте в 44-м.
В Государственном музее истории российской литературы имени В.И. Даля открылась выставка, посвященная 125-летию со дня рождения , «Душа, не знающая меры…». Главный мотив выставки - движение от обжитого, устроенного по воле поэта пространства к утрате дома, уединения, и, наконец, места на земле. Кураторы проекта ведут посетителей от детства Цветаевой в родительском доме в Трехпрудном переулке к юности, освященной теплом дома Волошина в Коктебеле. Затем - начало семейной жизни в Борисоглебском переулке, с его лестницами, чердаком-каютой. После - отъезд в эмиграцию, Прага, Париж, поиск себя в новом мире, но, в конце концов, возращение в СССР вслед за мужем и дочерью, потеря семьи и собственного угла, гибель.
Выставка открывается макетом дома Цветаевых в Трехпрудном переулке. В окошках: миниатюрные комнаты Марины Цветаевой, чердачной на высокой лестнице, и ее сестер. По словам Цветаевой, с самого детства она примеривала на себя маски трагических героинь. Поэтому на стенах ее комнаты висели портреты Сары Бернар, двух Наполеонов (ее страсть на всю жизнь) и Марии Башкирцевой. Башкирцева издала дневник, который стал прорывом в раскрытии внутренней сути женщины, что было очень близко Цветаевой. Это были не любовные, личные переживания, а рассуждения о творчестве, философии и так далее.
Когда родилась Марина, ее мать расстроилась, что первый ребенок - не сын. «Зато будет музыкантом», - решила она.
«Вечерний альбом» - первая книга Марины, которую она издала в секрете от отца.
Вскоре после этого в узкую девичью комнату поднялся тучный, задыхающийся от астмы человек - поэт . Он спросил: «Вы читали мою рецензию на вашу книжку?» Марина ответила: «Нет, не читала». А чуть позже возникли эти стихи:
Марине Цветаевой
К Вам душа так радостно влекома!
О, какая веет благодать
От страниц «Вечернего альбома»!
(Почему «альбом», а не «тетрадь»?)
Почему скрывает чепчик чёрный
Чистый лоб, а на глазах очки?
Я заметил только взгляд покорный
И младенческий овал щеки,
Детский рот и простоту движений,
Связанность спокойно-скромных поз…
В Вашей книге столько достижений…
Кто же Вы?
Простите мой вопрос.
Я лежу сегодня - невралгия,
Боль, как тихая виолончель…
Ваших слов касания благие
И в стихах крылатый взмах качель
Убаюкивают боль… Скитальцы,
Мы живём для трепета тоски…
(Чьи прохладно-ласковые пальцы
В темноте мне трогают виски?)
Ваша книга странно взволновала -
В ней сокрытое обнажено,
В ней страна, где всех путей начало,
Но куда возврата не дано.
Помню всё: рассвет, сиявший строго,
Жажду сразу всех земных дорог,
Всех путей… И было всё… так много!
Как давно я перешёл порог!
Кто Вам дал такую ясность красок?
Кто Вам дал такую точность слов?
Смелость всё сказать: от детских ласок
До весенних новолунных снов?
Ваша книга - это весть «оттуда»,
Утренняя благостная весть.
Я давно уж не приемлю чуда,
Но как сладко слышать:
«Чудо - есть!»
Дружба с Волошиным была дружбой навек, хотя судьба Марины забрасывала ее далеко. Тем не менее в 1911 году она в первый раз приезжает в Коктебель.
На выставке показана жизнь дома Волошина и его гостей. На многих фотографиях Марина Ивановна. Коктебель в ее жизни сыграл потрясающую роль. Однажды она рядом с Максом на берегу моря рыла песок, искала камешки и сказала, что выйдет замуж за первого, кто найдет камень, который ей понравится. Вскоре ей подарил найденную сердоликовую бусину Сергей Эфрон, которому тогда было 17 лет.
На выставке можно увидеть обручальное кольцо Сергея Эфрона. В 1912 году, когда ему исполнилось 18 лет, они с Мариной поженились. Внутри кольца гравировка: «Марина». Полотенце, которое вышила для пары Елена Оттобальдовна, мать Волошина, и Маринины знаменитые браслеты.
Из личных вещей Марины: бусы, которые вешали на ослика - отец привез их ей из экспедиции. И перстень Марины с сердоликом. Но это не тот камень, что подарил ей Эфрон. Ту бусину она носила не снимая, но она не сохранилась.
Дом в Борисоглебском переулке был снят в аренду Мариной и Сергеем. Предполагалась, что в нем будет протекать счастливое детство их первой дочери Ариадны - Али. Но жизнь распорядилась иначе: счастье длилось всего три года.
Поэтесса Софья Парнок станет первой трещиной в супружестве Марины Цветаевой и Сергея Эфрона.
С начала Гражданской войны Сергей Эфрон уходит медбратом на фронт. Марина остается одна. Будучи без средств к существованию, она вынуждена отдать детей в приют, где ей сказали, что детей кормят американской гуманитарной помощью. Ирина в приюте умерла, а Алю Марина забрала.
Цветаеву считали равнодушной к судьбе младшей дочери, но это не так. У нее есть очень откровенные записи, в которых она говорит, что это ее крест и что она виновата.
Несмотря на всю тяжесть, это очень насыщенный период в жизни Цветаевой. В эти же годы происходит ее встреча с Мандельштамом. В Петербурге, в квартире Кузьмина. Это было короткое любовное влечение - любовь была питательной средой для творчества Цветаевой.
Как пишет Марина в записных книжках, Аля жила в своем мирке, в чердачной Сережиной комнате, среди рисунков. Рисунки 1917-1922 годов выставляются впервые. Ариадна продолжит рисовать и в эмиграции.
Личные вещи Марины. Чашка чешского периода. Шпажка для мяса. Вьюшка из дома в Борисоглебском.
Сергей Эфрон покидает Россию. Марина остается одна. Несколько лет она ищет его: она не знает жив он или умер. Остались ее пронзительные записи о том, что если его нет, то и ее жизнь закончена.
Несмотря на то что все это время у нее были какие-то короткие романы, ее связь с Эфроном была неразрывной. При этом Марина ни от кого не скрывала своих любовных увлечений.
Марина поручает Эренбургу, который живет то здесь, то в Берлине, искать Эфрона. Спустя два года он находит его в Праге. Тот поступил в Пражский университет, ничего не знал о судьбе Марины, увлекся евразийством, и связь с Россией была для него потеряна.
Сохранились воспоминания Али, как мать с отцом встретились на вокзале в Берлине. Вдруг голос: «Марина, Мариночка!» И какой-то высокий человек, задыхаясь, раскинув руки, бежит навстречу. Аля только догадывается, что это папа, потому что не видела его много лет.
Марина недолгое время проведет в Берлине. Познакомится здесь с и напишет мемуар «Пленный дух».
Эмиграция Марины Цветаевой длилась 17 лет. Жизнь тяжелая: она говорила, что в России она без книг, а в эмиграции - без читателей. Эмиграция ее не приняла, потому что она была женой человека, который начинает сотрудничать с НКВД
Но в это время она чрезвычайно много пишет.
Тогда она полюбила стихи Пастернака и полюбила их автора заочно. Она переписывается с Рильке.
Жизнь в Праге очень дорогая - семья живет в разных пригородах.
Остался удивительный документ, его нет на выставке, это письмо Сергея Максу Волошину, который был и для Марины, и для Сергея своего рода духовником. Он сразу понял, что что-то произошло. А произошел в жизни Марины Константин Родзевич, друг Сергея по евразийству. Марина оставила об этих встречах потрясающие записи, говорила, что он любовник из любовников, что это то, чем она живет. В письме к Волошину Сергей говорит, что разрыв неизбежен, что Марина измучилась ложью, ночными уходами. Он попытался уйти, но Марина сказала, что она без него не выживет.
Связь с Родзевичем довольно быстро завершилась, и Марина рожает своего третьего ребенка - сына Георгия, Мура, как его называли в семье.
Живут трудно: собирают шишки, грибы. Марина без стола, чистит, варит картошку, стирает, живут вчетвером в одной комнате.
1 /11
Этот портрет Цветаевой работы Бориса Федоровича Шаляпина, сына , выставляется во второй раз. На обороте - карандашный портрет Эфрона. Если Марина выглядит довольно привлекательно, то Эфрон в карандашной зарисовке - уже стариком.
Семья Дурново-Эфрон вошла в жизнь 18-летней Марины Цветаевой в 1911 году в Коктебеле, где в доме Максимилиана Волошина и его матери Елены Оттобальдовны Кириенко-Волошиной произошла встреча юной Марины со своим будущим мужем Сергеем Эфроном и его сестрами – Верой и Елизаветой. Судьбы сестер Эфрон (в особенности, Елизаветы (Лили)) будут тесно связаны с судьбой Марины и до ее отъезда из России в 1922 году, и после возвращения Цветаевой из эмиграции. Характер отношений с Эфронами будет в разные периоды разным, но какие бы трудности эти отношения не претерпевали, родственные связи не обрывались.
Сегодня каждому погруженному в жизнь и поэзию Марины Цветаевой хорошо известен московский адрес Елизаветы Яковлевны Эфрон - Мерзляковский переулок, 16, где в разное время находили приют Марина Ивановна с сыном Георгием, вернувшаяся чуть раньше остальных членов семьи в СССР, а затем, спустя много лет, из ссылки в Туруханске дочь Марины и Сергея – Ариадна Эфрон, где долгие годы хранился архив Марины Цветаевой, привезенный Муром из Елабуги, - ее литературное и эпистолярное наследие.
Старшему брату Сергея Эфрона – Петру Эфрону – Цветаева посвящает отдельный стихотворный цикл и тяжело переживает его смерть от туберкулеза в 1914 году.
Однако была еще одна судьба в семье Эфронов, которая тесно переплелась с судьбой Марины Ивановны и на протяжении всей ее жизни незримо присутствовала в ней.
В марте 1914 года Цветаева писала из Феодосии В.В. Розанову: «…моему мужу 20 лет. Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренне. Прадед его с отцовской стороны был раввином, дед с материнской – великолепным гвардейцем Николая I. В Сереже соединены – блестяще соединены – две крови: еврейская и русская. Он блестяще одарен, умен, благороден. Душой, манерами, лицом – весь в мать. А мать его была красавицей и героиней. Мать его урожденная Дурново…».
Когда Марина Цветаева встретила Сергея Эфрона, его матери – «красавицы и героини» Елизаветы Петровны Дурново (Эфрон) – уже не было в живых. Однако тот рок, о котором много позже, в 1943 году, так пронзительно напишет Мур в письме к Самуилу Гуревичу («Неумолимая машина рока добралась и до меня…») уже начинал, а возможно, продолжал свое неотвратимое действо, и, восхищаясь матерью своего молодого мужа, Марина еще не знала, что в чем-то, при всей несхожести их взглядов, убеждений, поступков, жизненных задач, в ее судьбе зеркально отразятся трагические обстоятельства жизни Елизаветы Петровны и ее супруга – отца Сергея – Якова Константиновича Эфрона.
Судьба Елизаветы Петровны Дурново (Эфрон) была действительно легендарна и трагична. Аристократка, натура, по воспоминаниям современников, «тонкая, чистая, глубокая», красивая, умная, обаятельная, в юности восхищавшая Ивана Бунина, Максимилиана Волошина, Петра Кропоткина и многих других своих знаменитых современников Лиза Дурново была одной из первых курсисток знаменитых Московских высших курсов В.И. Герье, обладала необыкновенной тягой к учению и уникальными художественными способностями. Вместе с тем с юных лет экспансивная, экзальтированная и обладавшая безграничной готовностью к самопожертвованию Елизавета Дурново уже в молодости активная участница революционного движения России, впоследствии член «Оппозиционной фракции партии социалистов-революционеров», отколовшейся от партии эсеров. Единственная и любимая дочь у своих родителей сама она, выйдя замуж, стала матерью девятерых детей, не прекращая при этом активной революционной деятельности и побывав узницей Петропавловской крепости в 1880 году и Бутырок в 1906.
Без сомнения, Сергей Эфрон рассказывал Марине о матери, о ее трагической смерти, о своем детстве. Анастасия Ивановна Цветаева в своих знаменитых «Воспоминаниях» описывает, как в Коктебеле во время ее знакомства с Сергеем он, по просьбе Марины, рассказал историю своей семьи и ей. После рассказа, пишет Анастасия Цветаева, «на Сережу было нельзя смотреть. Мы не смотрели. Марина, как он, - была живая рана. И страстная тоска по ушедшей – поклонение, трепет, присяга верности его жизни снедали ее». 12 июля 1911 года Сергей пишет сестрам из Москвы в Коктебель: «…Был в Гагаринском переулке – показывал Марине наш дом. Внутрь нас не впустили. <...> Сегодня едем на Ваганьковское кладб<ище>. Там похоронена тоже мать Марины». А 22 марта 1912 года уже из Парижа, где Эфрон и Марина Цветаева побывали во время свадебного путешествия, снова сестрам в Москву: «Милые, вчера и третьего дня был на могиле. Я ее всю убрал гиацинтами, иммортелями, маргаритками. Посадил три многолетних растения: быковский вереск, куст белых цветов и кажется лавровый куст. <...> На днях посылаю вам несколько серебр<яных> листочков с могилы».
Пройдут годы, и именно Марина Ивановна Цветаева поставит надгробную плиту на этой фамильной могиле на Монпарнасском кладбище в Париже, где были похоронены Елизавета Петровна с мужем и их младший сын Константин. «Это были чудные люди (все трое!) и этого скромного памятника (с 1910 г.) заслужили», напишет Цветаева в одном из писем того периода.
Чем могла привлекать и восхищать Марину Цветаеву личность Е.П. Дурново (Эфрон) – женщины, посвятившей всю свою жизнь революционной деятельности, от которой сама Марина уже в период знакомства с Сергеем Эфроном, как мы знаем, была далека? Думается, в первую очередь, ореолом героизма и романтизма вначале, уважением к верности избранного пути впоследствии.
Мифы и легенды буквально окутывали биографию Елизаветы Петровны, переходя от поколения к поколению рода Эфронов.
В 2012 году издательством «Прометей» была выпущена монография Елены Жупиковой «Е.П. Дурново (Эфрон). История и мифы». Пожалуй, впервые биография Елизаветы Дурново рассматривалась здесь не только в свете оставленных о ней воспоминаний (в первую очередь, воспоминаний ее дочерей – Анны и Елизаветы), но и с опорой на архивные документы (метрики, протоколы допросов, донесения, обвинительные акты и т.п.). Последнее позволило автору монографии внести точность и ясность в целый ряд укоренившихся в литературе о Елизавете Дурново (Эфрон) и Якове Эфроне ошибок. Прояснившиеся обстоятельства дали возможность более подробно рассмотреть и сопоставить их с обстоятельствами жизни Марины Цветаевой и Сергея Эфрона и провести «переклички-параллели» в судьбах двух поколений семьи.
Остановимся более подробно на нескольких таких «перекличках».
«Дело Рейсса» - «Дело Рейнштейна»
Всем известно знаменитое «Дело Рейсса», которое сыграло роль рокового поворота в судьбах Цветаевой и Эфрона и на долгие годы повлекло за собой обвинения Сергея Яковлевича в политическом убийстве Игнатия (Игнаса) Рейсса – резидента НКВД, отказавшегося возвращаться в Москву и убитого 4 сентября 1937 года в Швейцарии в окрестностях Лозанны. Сегодня непричастность Сергея Эфрона к этому убийству практически доказана историками и литературоведами, исследовавшими архивы НКВД. Названы имена его реальных исполнителей и членов «вспомогательной» группы преследования Рейсса. Имени Сергея Эфрона среди них нет. Принимал ли Сергей Яковлевич хотя бы косвенное участие в этой кровавой расправе? Процитируем в этой связи слова Ирмы Кудровой, которая, проведя большую исследовательскую работу, убеждена – нет. «На сегодняшний день достаточно известно, что реальное руководство «акцией» осуществлялось не мелкими эмигрантскими «шестерками», а лицами высокого ранга. Главной фигурой был С.М. Шпигельглас. <...> По указаниям Шпигельгласа были приняты главные решения, а также сформирована группа преследования исчезнувшего резидента. Помог ли в этом формировании Сергей Эфрон? Только в том смысле, что в составе «вспомогательной» группы были люди, в разное время им завербованные <...> Вот это реальный факт».
А теперь вернемся на много лет назад – в год 1879. 5 марта 1879 года в Москве в бывшей гостинице Мамонтова было совершено политическое убийство. Убитый – Николай Рейнштейн (деятель «Северного союза русских рабочих» и одновременно агент III отделения) – был обнаружен с приколотой на спине запиской: «Николай Васильев Рейнштейн, изменник и шпион, осужден и казнен нами, русскими социалистами-революционерами. Смерть Иудам – предателям». В списке арестованных по «Делу Рейнштейна» мы можем увидеть фамилию «Эфрон». Это 28-летний Яков Константинович Эфрон – отец Сергея. Ариадна Сергеевна Эфрон в своих воспоминаниях писала: «…Якову Константиновичу, вместе с двумя его товарищами, было доверено привести в исполнение приговор Революционного комитета «Земли и Воли» над проникшим в московскую организацию агентом охранки, провокатором Рейнштейном. Он был казнен <...>. Обнаружить виновных полиции не удалось» .
Говоря об участи своего деда в громком политическом убийстве, Ариадна Сергеевна озвучивает один из мифов, передававшихся из поколения в поколение семьи Эфронов. Как уже было сказано выше, Яков Константинович действительно был арестован в числе других подозреваемых в марте 1879 г., однако его причастность к «Делу Рейнштейна» после продолжительного следствия не была доказана. 14 июня 1879 г. Эфрон освобождается из-под стражи (в строгом одиночном заключении он провел 3 месяца), а еще через месяц, 13 июля, за полным отсутствием улик он освобождается и «от всякой ответственности».
В дальнейшем Яков Эфрон отошел от политических дел.
Судьба как будто пощадила старшего Эфрона, чтобы спустя много лет с новой силой обрушиться на его сына – Сергея и в итоге погубить его. Поистине роковой «перекличкой» в судьбах двух Эфронов видятся два этих политических убийства, которых они не совершали.
Лейтмотив добровольного ухода из жизни в судьбах
Е.П. Дурново (Эфрон) и Марины Цветаевой.
Еще одна параллель-«перекличка» в судьбах двух поколений семьи Эфонов-Цветаевых (в частности, Е.П. Дурново (Эфрон) и М.И. Цветаевой) – лейтмотив добровольного ухода из жизни и трагический конец их обеих.
Повторяющиеся на протяжении всей жизни, начиная с юности, суицидальные настроения Марины Цветаевой, сочетающиеся в ее мировоззрении и натуре с необыкновенной силой духа, способностью к самообновлению и самовоскрешению после тяжелейших ударов судьбы, с пониманием силы и ценности своего поэтического дара, широко описаны в цветаеведческой литературе. Поэтому более подробно остановимся на названном трагическом лейтмотиве в судьбе Е.П. Дурново (Эфрон).
Как уже отмечалось, Лиза Дурново, по воспоминаниям современников, с юности была натурой тонкой, идеалистически настроенной, крайне эмоциональной. Известен случай, когда в юности она потеряла сознание и впала в трехдневный летаргический сон. Причиной послужил гнев отца, Петра Аполлоновича Дурново, побросавшего в камин тетради Лизы с лекциями и запретившего ей посещать Лубянские курсы 2-ой мужской гимназии. (Через небольшой срок П.А. Дурново всё же дает согласие на обучение Лизы, и та поступает на только что открывшиеся в Москве курсы Герье).
Во время пребывания семьи Дурново в Швейцарии в Женеве юная Лиза попадает под влияние Петра Кропоткина и становится членом I Интернационала.
Имя Кропоткина через много лет еще свяжет невидимой нитью Марину Цветаеву и Елизавету Петровну Дурново (Эфрон), когда Цветаева в отчаянии будет писать Лаврентию Берии с мольбой о пересмотре дела Сергея Эфрона: «Сергей Яковлевич Эфрон, - писала Марина Ивановна, - сын известной народоволки Елизаветы Петровны Дурново <...> О Лизе Дурново мне с любовью и восхищением постоянно рассказывал вернувшийся в 1917 г. Петр Алексеевич Кропоткин…».
Увлечение революционными идеями определило судьбу Е. Дурново – от своих революционных взглядов она не отступилась до конца жизни. Одна из ее соратниц по революционной деятельности (Е.Н. Игнатова) описывает молодую Елизавету Дурново так: «”Лиличка” <...> беззаветно отдалась с присущим ей пылом и экспансивностью делу вызова революции среди крестьян. Сперва она склонялась к террористической деятельности. <...> Но вступив в кружок, она отказалась от террора и занялась деятельностью (распространением нелегальной литературы и др.), в которую вносила чрезвычайную экспансивность и экзальтированность: ей всё мерещилось скорое наступление общего взрыва… Всем увлекавшаяся, всех идеализировавшая, проявлявшая безграничную готовность к самопожертвованию, “Лиличка” была общей любимицей».
Первый же арест и заключение в одиночную камеру Петропавловской крепости в 1880 году повергли молодую Елизавету в невротическое состояние. По сведениям, сохранившимся в архивных документах, которые приводит Е. Жупикова в уже упоминаемой ранее монографии, из управления коменданта крепости в Департамент полиции сообщали, что Елизавета Дурново «стала проявлять ненормальное состояние умственных способностей», у нее начались слуховые галлюцинации, истерические припадки, возникло стойкое желание лишить себя жизни. В документах зафиксировано, что из-за опасения суицида арестантки комендант отдает распоряжение о постоянном внутреннем наблюдении за ней. 13 ноября 1880 года Елизавету передают на попечительство отца с залогом в 10 тысяч рублей. Осмотревший ее через несколько дней после освобождения московский врач, титулярный советник Сергей Корсаков выдал удостоверение, заверенное в полиции (оно сохранилось в ГАРФе), в котором говорится, что Елизавета Дурново страдает нервным расстройством и имеет расположение к заболеваниям нервной системы. В таком состоянии, спасаясь от преследования властей, Елизавета совершает свое первое бегство за границу.
Второе, из которого она уже никогда не вернется в Россию, произойдет через много лет. А до этого она выйдет замуж за Якова Эфрона, станет матерью 9-ых детей, но не отступится от своих взглядов и посвятит политической борьбе всю свою жизнь.
Лейтмотив добровольного ухода из жизни зазвучит у Елизаветы Петровны Дурново с новой силой после второго ареста в 1906 году и последующей за ним вынужденной эмиграцией. Страх, отчаяние, тоска, желание покончить с собой – так она будет описывать своё состояние в письмах к самым близким людям сначала из Швейцарии, затем из Парижа. «Знаешь, - Вера, - как я раскаиваюсь, что эмигрировала! Я теряю силы со дня на день<...> покончила бы с собой, да и конец, теперь бы уже и думать забыла <...> Сама себе противна!». «…Нет возможности быть свободной, так есть возможность спокойно умереть. Дни мои сочтены, разумеется, об этом не должны знать мои семейные… Мрачно, пасмурно, холодно…, ночь повисла надо городом. Часы идут, идут дни, и скоро-скоро надо будет покончить с собой».
Как похоже это состояние Елизаветы Дурново на состояние Марины Ивановны Цветаевой, описываемое теми, кто видел ее до эвакуации в Елабугу и общался с ней в Чистополе! Марину Цветаеву в отчаяние приводили аресты мужа и дочери, отсутствия жилья в родной Москве, грянувшая война, страх за сына, неприятие того, во что всё больше и больше погружался мир вокруг неё. Для Елизаветы Петровны Дурново (Эфон) тяжелейшим ударом стали вынужденная эмиграция, невозможность возвращения на Родину, смерть близких.
В 1909 году умирает Яков Константинович Эфрон, и желание покончить с собой всё чаще и чаще звучит в ее письмах последнего года жизни.
В феврале 1910 года повесился 14-летний Константин – самый младший сын Эфронов, живший с матерью в эмиграции. Это был последний удар.
На обстоятельства ухода самой Елизавету Петровны, последовавшего за этим роковым событием, нет единой точки зрения: хроника парижских газет и воспоминания современников разнятся в деталях обстоятельств этой трагедии. Точно известно лишь, что Елизавета Петровна Дурново (Эфрон) повесилась вслед за сыном. Хоронили их в один день на Монпарнасском кладбище Парижа .
Спустя много лет незадолго до своего возвращения из эмиграции в СССР Марина Ивановна Цветаева поставит на семейной могиле Эфронов памятник. Пройдет еще несколько лет, и на вопрос Анастасии Ивановны Цветаевой, как погибла Марина, дочь Елизаветы Петровны Дурново (Эфрон), тоже Елизавета, даст ответную телеграмму: «Как наша мама».
Примечания:
1. Цветаева М.И. Письма 1905-1923 / Сост., подгот. текста Л.А. Мнухина. М.: Эллис Лак, 2012. С. 174.
2. Эфрон Г.С. Письма. М.: Дом-музей Марины Цветаевой, Королев: Музей М.И. Цветаевой в Болшеве, 2002. С. 106.
3. Жупикова Е.Ф. Е.П. Дурново (Эфрон). История и мифы: Монография. М.: Прометей, 2012. С. 123.
4. Цветаева А.И. Воспоминания. М.: Изограф; Дом-музей М.И. Цветаевой, 1995. С. 411.
5. Цветаева М. Неизданное. Семья: История в письмах / Сост., подгот. текста, коммент. Е.Б. Коркиной. М.: 6. Эллис лак, 2012. С. 101.
6. Там же. С. 125.
7. Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 7: Письма / Сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина. М.: Эллис лак, 1995. С. 91.
8. Кудрова И.В. Путь комет: В 3-ех т. Т.2: После России. СПб.: Крига; Изд-во Сергея Ходова, 2007.
С. 512-513.
9. Жупикова Е.Ф. Е.П. Дурново (Эфрон). История и мифы: Монография. М.: Прометей, 2012. С. 83.10. Эфрон А.С.
10. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. Калининград: Янтарный сказ, 1999. С. 67-68.
11. Жупикова Е.Ф. Е.П. Дурново (Эфрон). История и мифы: Монография. М.: Прометей, 2012. С. 103.
12. Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. Т. 7: Письма / Сост., подгот. текста и коммент. Л. Мнухина. М.: Эллис лак, 1995. С. 661.
13. Жупикова Е.Ф. Е.П. Дурново (Эфрон). История и мифы: Монография. М.: Прометей, 2012. С. 77-79.
14. Там же. С. 156.
15. Там же. С. 277.
16. Там же. С. 277.
17. «Французская газета "L’Humanite" писала 8 февраля 1910 года: "Гражданка Елизавета Эфрон, рожденная Дурново, и сын ее Константин были похоронены вчера на кладбище Монпарнас. Похороны, организованные друзьями, носили частный характер. Несколько сот русских эмигрантов окружали старшего сына покойной. На кладбище были произнесены речи гр-ми Гарелиным, Рубановичем, Ивиным и Антоновым. Соц-революционная партия и несколько других русских социалистических групп возложили венки. Печальная церемония состоялась при глубоком горе и тяжелом волнении присутствующих"».
Цит. по: Жупикова Е.Ф. Е.П. Дурново (Эфрон). История и мифы: Монография. М.: Прометей, 2012. С.287-288.
18. Цветаева А.И. Воспоминания. М.: Изограф; Дом-музей М.И. Цветаевой, 1995. С. 800.
--------------
Опубликовано: Юдина И.А. Марина Цветаева и семья Дурново-Эфрон: Скрещение судеб. // «Чтобы в мире было двое: Я и мир!»: XIX Международная научно-тематическая конференция (Москва, 8-10 октября 2016 г.): Сб. докл. – М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 2017.
В середине октября 1941 года в помещении внутренней тюрьмы НКВД города Орла было расстреляно сразу 136 человек, приговорённых по печально известной 58-й статье УК СССР. Среди них был и публицист, писатель, разведчик, муж известной поэтессы Марины Ивановны Цветаевой, Сергей Эфрон, биография которого легла в основу этой статьи.
Сын революционеров-народовольцев
Родился Сергей Эфрон 26 сентября 1893 года в Москве в весьма беспокойной семье. Его родители принадлежали к народовольцам - той группе молодёжи восьмидесятых годов XIX века, которая считала своим предназначением переделку мира. Конечный результат такой деятельности им вырисовывался крайне туманно, но в разрушении существовавшего уклада жизни они не сомневались.
Мать Сергея - Елизавета Петровна Дурново, происходившая из старинного дворянского рода, - и отец Яков Константинович - выходец и крещёной еврейской семьи - познакомились и поженились, находясь в эмиграции в Марселе.
Студент-филолог
Поскольку Сергей Эфрон рос в семье, где родители на первое место ставили борьбу за светлое будущее, забота о нём легла на старших сестёр и родственников отца. Тем не менее Сергей получил достойное образование. Успешно окончив известную в своё время Поливановскую гимназию и поступив на филологический факультет Московского университета, начал пробовать свои силы в литературной и театральной деятельности.
Он рано лишился родителей. В 1909 году не стало отца, а на следующий год в Париже покончила с собой мать, не пережившая самоубийства своего младшего сына Константина. С этого времени и вплоть до совершеннолетия над Сергеем была установлена опека его родственников.
Встреча со своей судьбой
Важнейшим событием в его жизни, во многом определившим всю дальнейшую судьбу, стало знакомство с молодой, ещё тогда мало кому известной поэтессой Мариной Цветаевой. Судьба свела их в 1911 году в Крыму на даче поэта и художника Максимилиана Волошина, являвшейся в те годы своеобразной Меккой для всей московской и питерской богемы.
Как потом многократно свидетельствовала сама поэтесса, он сразу сделался её романтическим героем и в стихах, и в жизни. Марина Цветаева и Сергей Эфрон поженились в январе 1912 года, а уже в сентябре у них родилась дочь Ариадна.
Первая мировая война и революция
Когда началась Первая мировая война, как истинный патриот, он не мог оставаться в стороне, но ввиду слабого здоровья на фронт не попал, а, признанный «ограниченно годным», добровольно записался братом милосердия на медицинский поезд. Следует отметить, что такого рода деятельность требовала немалого мужества, так как умереть в поезде от инфекции было ничуть не меньше шансов, чем на фронте от пуль.
Вскоре, воспользовавшись возможностью окончить ускоренный курс юнкерского училища, а затем школу прапорщиков, вчерашний санитар оказывается в Нижегородском пехотном полку, в котором и встречает октябрьские события 1917 года. В той трагедии, которая расколола Россию на два враждующих лагеря, Сергей Эфрон безоговорочно принял сторону защитников прежнего, гибнущего на глазах мира.
Участник Белого движения
Возвратившись осенью в Москву, он стал активным участником октябрьских боёв с большевиками, а когда они закончились поражением, отправился в Новочеркасск, где в то время генералами Корниловым и Алексеевым формировалась Белая добровольческая армия. Марина тогда ожидала второго ребёнка. Им стала дочь Ирина, прожившая менее трёх лет и умершая в Кунцевском детском приюте от голода и заброшенности.
Несмотря на своё слабое здоровье, Эфрон внёс достойный вклад в Белое движение. Он был в числе первых двухсот бойцов, прибывших в 1918 году на Дон, и принимал участие в двух Кубанских походах Добровольческой армии. В рядах легендарного Марковского полка Сергей Яковлевич прошёл всю Гражданскую войну, познав радость взятия Екатеринодара и горечь поражения под Перекопом.
Позже, в эмиграции Эфрон написал воспоминания о тех боях и походах. В них он со всей откровенностью признаёт, что наряду с благородством и проявлениями духовного величия, Белое движение несло в себе и много неоправданных жестокостей и братоубийства. По его словам, в нём бок о бок уживались и святые защитники православной Руси, и пьяные мародёры.
В эмиграции
После поражения под Перекопом и потери Крыма значительная часть белогвардейцев покинула страну и эмигрировала в Турцию. Отплыл с ними на одном из последних пароходов и Эфрон. Сергей Яковлевич жил некоторое время в Галлиполи, затем в Константинополе и наконец перебрался в Чехию, где в 1921 году стал студентом Пражского университета.
На следующий год в его жизни произошло радостное событие - Марина вместе с десятилетней дочерью Ариадной (второй дочери Ирины уже не было в живых) покинула Россию, и их семья воссоединилась. Как следует из воспоминаний дочери, оказавшись в эмиграции, Сергей Яковлевич тяжело переносил разлуку с Родиной и всеми силами рвался назад в Россию.
Мысли о возвращении в Россию
В Праге, а затем в Париже, куда они переехали в 1925 году, сразу после рождения сына Георгия, Сергей Эфрон активно включился в политическую и общественную деятельность. Круг его занятий был весьма широк - от создания Демократического союза русских студентов до участия в масонской ложе «Гамаюн» и Международном евразийском обществе.
Остро переживая приступы ностальгии и по-новому осмысливая прошлое, Эфрон приходил к мысли об исторической неизбежности произошедшего в России. Лишённый возможности дать объективную оценку тому, что происходило в те годы в СССР, он полагал, что нынешний строй гораздо более соответствует национальному характеру народа, чем тот, за который он проливал кровь. Результатом таких размышлений стало твёрдое решение вернуться на Родину.
На службе Иностранного отдела ОГПУ
Этим его желанием воспользовались сотрудники советских спецслужб. После того как Сергей Яковлевич обратился в посольство СССР, ему было сказано, что как бывший белогвардеец, с оружием в руках выступавший против нынешнего правительства, он должен искупить свою вину сотрудничеством с ними и выполнением ряда заданий.
Завербованный таким образом, Эфрон в 1931 году стал агентом Иностранного отдела ОГПУ в Париже. В течение последующих лет он принимал участие в целом ряде операций, наиболее известными из которых является похищение генерала Миллира - создателя печально известного Русского Обще-Воинского Союза, действовавшего затем в годы Второй мировой войны на стороне немцев, и ликвидация советского агента-невозвращенца Игнатия Рейса (Порецкого).
Арест и последующий расстрел
В 1939 году в результате провала его агентурная деятельность прекращается, и те же советские спецслужбы организуют его переброску в СССР. Вскоре на Родину возвращается также жена Марина и дети Сергея Эфрона - Ариадна и сын Георгий. Однако вместо заслуженных наград и благодарности за выполнение заданий его здесь ожидала тюремная камера.
Сергей Эфрон, вернувшись на Родину, был арестован потому, что, не будучи профессиональным сотрудником спецслужб, слишком много знал об их деятельности во Франции. Он был обречён и скоро понял это. Больше года его продержали во внутренней тюрьме НКВД города Орла, пытаясь выбить показания против остававшихся на свободе Марины и Георгия - Ариадна к тому времени была также арестована.
Ничего не добившись, его приговорили к высшей мере наказания и 16 октября 1941 года расстреляли. Печальная судьба постигла и членов его семьи. Марина Ивановна, как известно, добровольно ушла из жизни незадолго до казни мужа. Дочь Ариадна, отбыв восьмилетнее заключение в лагере, ещё шесть лет провела в ссылке в Туруханском крае и была реабилитирована лишь в 1955 году. Сын Георгий, достигнув призывного возраста, ушёл на фронт и погиб в 1944 году.
Этот снимок Сергея Эфрона в военной форме, являющийся фрагментом групповой фотографии, достаточно хорошо известен. Но далеко не все знают, что означает цифра 187 на его погонах. А означает она номер санитарного поезда, в котором Эфрон служил в чине зауряд-прапорщика с марта по июль 1915 г.
Военно-санитарные поезда в период Первой мировой войны находились не только в подчинении военного ведомства, но и создавались на общественных началах — частными лицами и различными организациями. Одной из таких общественных организаций был Всероссийский земский союз помощи больным и раненым воинам во главе с кн. Г.Е. Львовым. Именно Союзу принадлежал поезд № 187, который с октября 1914 г. совершал рейсы из Москвы в Белосток, Варшаву и другие прифронтовые города. История этого поезда особенно примечательна тем, что связана с именем дочери великого писателя — Александры Львовны Толстой.
В своих воспоминаниях "Дочь" Александра Львовна рассказывает, как в самом начале войны она обратилась с просьбой к Г.Е. Львову отправить ее на фронт. Князь отнесся к Толстой скептически, считая ее человеком непрактичным и не подходящим для ответственной работы. Единственное, что удалось тогда Александре Львовне — это стать сестрой милосердия в санитарном поезде № 187, работавшем на Северо-Западном фронте.
Первый рейс поезд совершил в период с 6 по 21 октября (старого стиля) 1914 г. по маршруту: Москва — Белосток — Гродно — Вильна — Двинск — Режица — Москва. Тогда его пациентами стали 453 человека. В течении октября — ноября 1914 г. было сделано еще несколько рейсов в Восточную Пруссию, во время которых эвакуировались не только русские солдаты, но и пленные германцы, нуждавшиеся в медицинской помощи.
А. Л. Толстая у санитарного поезда № 187.
Врач М. А. Абакумова-Саввиных, А. Л. Толстая и брат милосердия Эмилио Феррарис,
итальянский подданный, преподаватель итальянского языка в Московской консерватории.
Белосток, 10 октября 1914 г.
Наш поезд привозил раненых и больных с фронта в Белосток на санитарный пункт, где их перевязывали и эвакуировали дальше.
Облик нашего старшего врача Марии Александровны Савиных совсем не подходил, в моем представлении, к ее профессии. Она была очень красива. Правильные черты лица, черные брови, карие живые глаза, молодое лицо и... совершенно белые волосы. Мы все уважали и любили ее. Она была прекрасным товарищем — веселая, общительная, но была плохим и неопытным врачом. Пугалась тяжелых случаев ранения, терялась, когда надо было принять экстренные меры, сделать операцию, чтобы спасти раненого или больного.
Раненых привозили прямо с поля сражения, и бывали тяжелые случаи ранения в живот, в голову, иногда умирали тут же во время перевязки.
Никогда не забуду одного раненого. Снарядом у него были почти оторваны обе ягодицы. По-видимому, его не сразу подобрали с поля сражения. От ран шло страшное зловоние. Вместо ягодиц зияли две серо-грязные громадные раны. Что-то в них копошилось, и, нагнувшись, я увидела... черви! Толстые, упитанные белые черви! Чтобы промыть раны и убить червей, надо было промыть их сильным раствором сулемы. Пока я это делала, раненый лежал на животе. Он не стонал, не жаловался, только скрипели стиснутые от страшной боли зубы. Перевязать эти раны, чтобы повязка держалась и чтобы задний проход оставался свободным, — было делом не легким... Не знаю, справилась ли я с этой задачей...
Знаю только, что я была неопытна, что надо было пройти еще большую тренировку, чтобы научиться не расстраиваться, забыть об ужасных открытых ранах с белыми жирными червями, чтобы это не мешало мне нормально есть, спать...
Помню еще один случай: на перевязочном пункте в Белостоке я перевязывала солдата, раненного в ногу. Веселый был парень, и, хотя нога у него сильно болела, он радовался, что его эвакуируют: «Домой поеду, к жене, ребятам. Они, небось, соскучились обо мне». Напротив веселого солдата сидел на стуле немец. Рука перевязана кое-как, бурым потемневшим пятном через марлю просочилась кровь.
— Эй, немчура! — вдруг заорал во все горло веселый солдат, — не гут, не гут, зачем ты мне, немецкая морда, ногу прострелил? А? — и показывает на рану.
— Jawohl! — соглашается немец, показывая руку.— Und Sie haben mir auch mein Hand durchgeschossen. [И вы мне тоже руку прострелили.]
— Ну, ладно, немчура, война, ничего не поделаешь... — точно извиняясь, сказал солдат. Оба весело и ласково друг другу улыбнулись.
(А.Л. Толстая. "Дочь")
М. А. Абакумова-Саввиных
Врач Мария Александровна Абакумова-Саввиных, делившая с А.Л. Толстой одно купе, была сибирячка из города Красноярска, вдова золотопромышленника Саввиных, фамилию которого она добавила к своей девичьей. Неопытность Марии Александровны в первые месяцы войны объяснялась тем, что прежде ей не доводилось бывать на руководящих должностях — в Красноярске она занималась частной практикой по женским болезням, а также преподавательской работой. Со временем опыт пришел, и весной 1916 г. Толстая пригласила подругу в свой санитарный отряд, действовавший под эгидой все того же Всероссийского земского союза. В 1923 г. Саввиных перебралась в Ясную Поляну, где работала врачом. Умерла она в Москве в 1935 г.
В настоящее время в Музее-усадьбе Л.Н. Толстого в Ясной Поляне хранится принадлежавший ей фотоальбом, посвященный жизни санитарного поезда № 187. Второй подобный альбом, бывший собственностью сестры милосердия Зои Петровны Рязановой (в замуж. Ауэрбах), находится в собрании красноярского исследователя Владимира Чагина, благодаря усилиям которого мы можем теперь познакомиться с редкими снимками мужа Марины Цветаевой.
Сестра милосердия Зоя Рязанова
Старший врач М. А. Абакумова-Саввиных (в центре) с сестрами милосердия и санитарами.
Санитары были немцы-меннониты, которым религия не позволяла брать в руки оружие.
В перевязочной. Вторая слева — М. А. Саввиных.
Как многие студенты в 1915 г., Сергей Эфрон не мог спокойно сидеть за книжками в то время, когда другие воевали. Он решил последовать примеру своей сестры Веры, которая стала сестрой милосердия в санитарном поезде № 182 Всероссийского земского союза.
...Готовимся провожать Асю [Василису Жуковскую] и Сережу. Он купил себе желтую куртку, погоны, сапоги и геройски мерз в этом наряде при отчаянной вьюге, так что в конце концов у него зуб на зуб не попадал.
25 марта 1915 г. Сергей пишет Вере о том, что каждый день дежурит в Союзе, ожидая назначения. Вскоре назначение было получено: ему предстояло стать братом милосердия в поезде № 187. С Александрой Толстой Эфрону встретиться было не суждено: она к тому времени уже покинула службу в поезде, отправившись на турецкий фронт.
28 марта 1915 г. друзья провожали Сергея на вокзал. Вместе с ним в качестве сестры милосердия отправлялась Василиса Александровна (Ася) Жуковская — племянница книгоиздателя Д.Е. Жуковского, женатого на поэтессе Аделаиде Герцык, с которой дружили сестры Марина и Анастасия Цветаевы. Фельдштейн в письме к Вере Эфрон от 30 марта 1915 г. так описывает эти проводы:
Два дня тому назад уехали Ася и Сережа в поезде № 187. Я проводил их на Нижегородскую станцию. Поезд по виду очень хорош и персонал, кажется, не дурен. Ася в куртке, повязке и с крестом — такое воплощение святости взятых на себя обязанностей, что сердце каждого истинного патриота должно трепетать от радости... Сережа был желт, утомлен, очень грустен и наводил на невеселые мысли. Откровенно говоря, он мне не нравится. Так выглядят люди, которых что-то гнетет помимо всякого нездоровья. Провожали Марина, Ася [Анастасия Цветаева] и рядом с ней какой-то покорный рыженький еврейчик [М.А. Минц], по-видимому новый кандидат в самоубийцы. Он смиренно нес пять экземпляров "Королевских размышлений", последнего произведения Асиной фантазии. Асе Жуковской и Сереже устроиться вместе удалось не сразу. В Союзе их приняли за влюбленных и не пожелали содействовать ослаблению нравов, отправляя их в одном поезде.
Помимо патриотических побуждений отъезд Сергея Эфрона имел еще и личные причины: его сильно угнетал бурный роман Марины с Софьей Парнок. Чувствуя себя лишним в этом любовном треугольнике, он решил, что будет благоразумнее на время удалиться.
Василиса Жуковская (стоит слева) и Сергей Эфрон в дверях поезда.
Дорогая моя Лиленька — сейчас вечер, в моем купэ никого нет и писать легко. За окном бесконечные ряды рельс запасных путей, а за ними дорога в Седлец, около которого мы стоим. Все время раздаются свистки паровозов, мимо летят санитарные поезда, воинские эшелоны — война близко.
Сегодня я с двумя товарищами по поезду отправился на велосипеде по окрестностям Седлеца. Захотелось пить. Зашли в маленький домик у дороги и у старой, старой польки, которая сидела в кухне, попросили воды. Увидав нас она засуетилась и пригласила нас в парадные комнаты. Там нас встретила молодая полька с милым грустным лицом. Когда мы пили, она смотрела на нас и ей видимо хотелось заговорить. Наконец она решилась и обратилась ко мне:
— О почему пан такой мизерный? [изможденный, осунувшийся — польск.] Пан ранен?
— Нет я здоров.
— Нет, нет пан такой скучный (я просто устал) и мизерный (по-русски это звучит обидно, а по-польски совсем иначе). Пану нужно больше кушать, пить молока и яйца.
Мы скоро вышли. И вот я не офицер и не ранен, а ее слова подействовали на меня необычайно сильно. Будь я действительно раненым офицером мне бы они всю душу перевернули.
Сохранилось фото, сделанное в день этой велосипедной прогулки.
Сергей Эфрон с велосипедом (слева). Крайняя справа сидит Зоя Рязанова.
Седлец, 4 апреля 1915 г.
Сергей Эфрон и Мария Саввиных (лежит слева) с сестрами милосердия.
За Эфроном Жуковская.
Персонал санитарного поезда № 187. Фото сделано в г. Седлец (ныне Седльце в Польше) весной или в начале лета 1915 г.
В центре сидят начальник поезда (в чине подпоручика) и старший врач М.А. Абакумова-Саввиных, вторая справа от Саввиных —
Зоя Рязанова (в белой косынке). Справа от нее во втором ряду — три прапорщика, в том числе Сергей Эфрон (сидит в профиль).
Василиса Жуковская крайняя слева во втором ряду.
Сергей Эфрон (справа) у поезда.
1 мая 1915 г. на станции Багратионовская. Сергей Эфрон с шашкой в руке.
В тот же день на Багратионовской. Сцена из какого-то театрализованного действа.
Фрагмент этой фотографии, вставленный в медальон, Эфрон подарил Марине Цветаевой.
Ныне медальон хранится в Доме-музее М.Цветаевой в Москве.
Нас сегодня или завтра отправляют в Москву на ремонт — до этого мы подвозили раненых и отравленных газом с позиций в Варшаву. Работа очень легкая — так как перевязок делать почти не приходилось. Видели массу, но писать об этом нельзя — не пропустит цензура.
В нас несколько раз швыряли с аэропланов бомбы — одна из них упала в пяти шагах от Аси и в пятнадцати от меня, но не разорвалась (собственно, не бомба, а зажигательный снаряд).
После Москвы нас, кажется, переведут на юго-западный фронт — Верин поезд уже переведен туда.
Меня страшно тянет на войну солдатом или офицером и был момент, когда я чуть было не ушел и ушел бы, если бы не был пропущен на два дня срок для поступления в военную школу. Невыносимо неловко мне от моего мизерного братства — но на моем пути столько неразрешимых трудностей.
Я знаю прекрасно, что буду бесстрашным офицером, что не буду совсем бояться смерти. Убийство на войне меня сейчас совсем не пугает, несмотря на то, что вижу ежедневно и умирающих и раненых. А если не пугает, то оставаться в бездействии невозможно. Не ушел я пока по двум причинам — первая, страх за Марину, а вторая — это моменты страшной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не нужно, что и война-то уходит на десятый план.
Здесь, в такой близости от войны, все иначе думается, иначе переживается, чем в Москве — мне бы очень хотелось именно теперь с тобой поговорить и рассказать тебе многое.
Солдаты, которых я вижу, трогательны и прекрасны. Вспоминаю, что ты говорила об ухаживании за солдатами — о том, что у тебя к ним нет никакого чувства, что они тебе чужие и тому подобное. Как бы здесь у тебя бы все перевернулось и эти слова показались бы полной нелепостью.
Меня здесь не покидает одно чувство: я слишком мало даю им, потому что не на своем месте. Какая-нибудь простая «неинтеллигентная» сестрития дает солдату в сто раз больше. Я говорю не об уходе, а о тепле и любви. Всех бы братьев, на месте начальства, я забрал бы в солдаты, как дармоедов. Ах, это все на месте видеть нужно! Довольно о войне.
— Ася очень трогательный, хороший и значительный человек — мы с ней большие друзья. Теперь у меня к ней появилась и та жалость, которой недоставало раньше.
Сергей Эфрон и Василиса Жуковская в окне поезда (слева).
Сергей Эфрон с фотоаппаратом.
С 1 июля 1915 г. Вера Эфрон решила уволиться из санитарного поезда № 182, чтобы поступить актрисой в Камерный театр Таирова. За день до этого, 30 июня, Сергей пишет ей:
Милая Верочка, у самой Москвы — на ходу видел мельком твой поезд — какая обида!
Этот наш рейс будет, вероятно, коротким и если ты не уедешь из Москвы — мы скоро увидимся...
С Союзе на твое место будет проситься сестра с нашего поезда Татьяна Львовна Мазурова — ее смело можешь рекомендовать как прекрасного человека и работника. Хотя наверное твой поезд уже ушел.
Сейчас короткая остановка в Минске. Куда едем — неизвестно.
Предыдущий рейс был исключительно интересным — мы подвозили раненых из Жирардова и Теремна.
Милая Лиленька, снова был в Москве и застал там Веру. Она была такой нежной, ласковой, трогательной и прекрасной, какой я ее никогда не видел. Мы провели вместе прекрасный день...
Уезжать нам с Асей [Жуковской] страшно не хотелось, а пришлось и сейчас мы уже мчим (как мчим ты знаешь) к Варшаве.
В последнее время очень много работы — завязались бои и в Москве нас более суток не держат...
Я мечтаю после этого рейса на время бросить службу и поселиться с Верой на даче. Отдых для меня необходим — лето уже кончается, а что будет зимой неизвестно.
Не удивляйся параличному почерку — вагон немилосердно качает.
Милая Лиленька, не пишу тебе потому что замотался до смерти.
Сейчас у нас кошмарный рейс. Подробности потом. Думаю, что после этого рейса буду долго отдыхать или совсем брошу работу. Ты даже не можешь себе представить десятой доли этого кошмара.
К концу июля 1915 г. Эфрон оставил работу в санитарном поезде. Он уехал отдыхать в Коктебель к Волошину, а затем вернулся к учебе в Московском университете.
После него на службу в поезд № 187 пришел его товарищ по Московскому университету Всеволод Богенгардт, о котором будет отдельный рассказ.
